Дора Франко (отрывок)
В шестьдесят восьмом – полумертвым,
угорелым я был, как в дыму.
Мне хотелось дать всем по мордам,
да и в морду – себе самому.
В шестьдесят восьмом всё запуталось,
всё событиями смело.
Не впадал перед властью в запуганность –
испугался себя самого.
Так я жил, будто жизнь свою сузил
в ней, единственной, но моей,
в сам собою завязанный узел
трех единственных сразу любвей.
Трех любимых я бросил всех вместе
и, расставшись, недоцеловал.
Все любови единственны, если
за обвалом идет обвал.
Я всегда жизнь любил упоительно,
но дышать больше нечем, когда
всё горит и в любви, и в политике,
а пойдешь по воде – и вода.
И тогда за границу я выпросился,
оказавшись в осаде огня,
будто я из пожара выбросился,
пожирающего меня.
Был я руганый-переруганный.
Смерть приглядывалась крюком,
но рука протянулась Нерудина,
в Чили выдернула прямиком.
Как читал я стихи вместе с Пабло!
Это было – дуэт двух музык,
и впадал, словно Волга, так плавно
в их испанский мой русский язык.
Двупоэтие было красивое,
и Альенде – еще кандидат –
повторял, как студенты, грассируя:
«В граде Харькове – град, град-»
Ну а после – не на небеса еще –
пригласили меня в Боготу,
в потрясающую и ужасающую
красоту, нищету, наготу.
Я летел через Монтевидео,
и мне снились недобрые сны.
Было, кажется, плохо дело
и в Москве, и у Пражской весны.
Для наивного социалиста
при всемирнейшем дележе
было страшно, что дело нечисто
и его не отмоешь уже.
И чем больше ханжили обманно,
я не верил в муру всех гуру:
вдруг из нищенского кармана
танки выкатят сквозь дыру?
Никакого не может быть «изма»,
выносимого до конца,
если даже подобье изгнано
человеческого лица.
Пригласили меня «ничевоки».
Сам Гонсало Аранго2, их вождь,
меня обнял: «Поэт, ну чего ты?
Ждет тебя здесь то, что ты ждешь».
Я подумал: «Звучит как заманка»
и спросил будто со стороны:
«Что же ждет меня?» – «Дора Франко.
Друг для друга вы рождены».
